|
|
|
Hiasm - Хиазм
« Victims and Martyrs »
| |
|
| |
|
|
| |
| |
| |
1 | The Last Necklace Is the Gallow
|
| 2 | BodyJail
|
| 3 | Exhausted Child
|
| 4 | Keep Doubting |
|
Oakim - everything |
|
The LP lyrics are based on Salem's trials, and stories "The Autopsy of Jane Doe" (www.imdb.com/title/tt3289956/) and "Martyrs" (www.imdb.com/title/tt1029234). |
|
| I
Англия Новая
Крепка старой верой:
Защита – в молитве,
У всех бед - запах серы.
На всё Воля Господня,
Кругом дыханье ангелов.
Хотя козни бесов
Куда как осязаемей:
Январский буран,
Майская засуха,
Паводок и чума,
Ураган с проказою.
Разрежет ночь январскую
Надрывный детс |
|
|
|
|
|
|
|
| |
|
|
|
Трудно сказать, когда человек впервые решил прибегнуть к фальсификации. Быть может, такое решение принял даже ещё не Homo, а какой-нибудь австралопитек — по понятным причинам об этом знать достоверно мы не можем. Зато хорошо известна дата самого крупного надувательства в истории: сегодня её две тысячи девятнадцатую годовщину празднуют двести с гаком миллионов человек. Подходящее время для разговора о человеке, который измыслил ещё более дерзкую аферу: он подделывает грязь. Уже девятый год явление с непостоянным именем как создателя, так и его творения, регулярно отблёвывает в интернет релизы. Впрочем, не надо думать, что Gortaigh (или «Хиазм» — версия для, гм, локального рынка) — исключительно WWW-достояние. Между прочим, проект добился известности и за океаном — известный американский калоед Изедис Апирикубабадазузуканпа (он же — калифорнийский алкоголик Дастин) подцепил его в свой ростер, состоящий из bedroom-гениев. Нет, конечно, в этом списке можно увидеть и относительно приличные имена (и будем благодарны ему за то, что он дал путёвку к славе эсхатологическому акыну Bansheerie), но сам владыка «Запойной винокурни» (Dipsomaniac Distilleries, ex-Dipsomaniac Records) — яркий представитель того, что получается при наличии у бесталанного человека интернета, свободного времени и большого желания реализоваться как музыкант. Да чего далеко ходить — на этом значке тусовался знаменитый Zarach 'Baal' Tharagh, который безо всяких скидок может запросто считаться худшей музыкой (если это вообще можно назвать музыкой) в мире.
Впрочем, не об издателе и его ковене криворучек рассказ. Сосредоточимся на фигуре остиария Вакима, который заведует «Хиазмом». Ещё одна иллюстрация, как вредны общедоступность ЭВМ, всемирной сети и интуитивных интерфейсов музыкальных редакторов. Однажды вдохнув едкий запах нордического сладжа, человек из Краснодара воспылал желанием сделать так же. И на его счастье, на нашу беду, без регистрации и SMS скачал FL Studio, погрузившись в бездны цифровой музыки. Как выяснилось, в этой программе можно накидывать не только биточки для клауд-рэпа — да на тот момент и не было даже такого жанра, никто не мамблил в микрофон про сук и дико например. А вот «Хиазм» уже был и уже демонстрировал навыки подделки мелкодисперсного грунта в виде коллоидной суспензии. Как это? Да очень просто. Что приходит мало-мальски прошаренному в жанрах тяжёлой музыки обывателю на ум, когда он слышит слово «сладж»? Что-то качёвое, но в то же время угрюмое и грязное. Но природу этой грязи надо пояснить отдельно: это и перегруженные гитары и ритм-секция, и зачастую запись на не очень качественные микрофоны, и дешёвые комбари, которые не выдерживают грува. Вот отсюда и растёт специфическое жанровое жужжание и скрежет. «Хиазм» же решил перенять форму, но не содержание: набросав каркас из баса и барабанов, которые не меняют рисунка на протяжении не то что трека, но дискографии, он не стал искать подходящие плагины, а просто навалил побольше эффектов на дефолтный гитарный дисторшн из стартового пакета. И как финальный штрих — сохранил всё это в максимально низком битрейте, думая, что шумы цифрового сжатия смогут повторить тёплый и ламповый fart-звук какого-нибудь финского подвала, в котором пишутся, например, Loinen.
Это был рецепт хиазмового дебюта и он не сильно изменился к на данный момент последнему плюс-минус лонгплею теперь уже Gortaigh, вышедшему на излёте прошлого года. В принципе этим музыка проекта и удобна — рассказывая об одном альбоме/EP, можно сказать, что повествуешь о любом его релизе, благо отличия минимальны. Нет, за восемь лет наш Ваким даже достиг некоторого прогресса: научился мимикрировать не просто под сладж, но ещё и нойз, забивая хронометраж сэмплами, эффектами, визгами, хрюками, бздрюками и прочими включениями, которые должны влиять на атмосферу. Но соответствуя своему церковному званию, он так и остался привратником, подпирающим дверной косяк входа в настоящую музыку. Всё дело в том, что в этом cheap-сладже ощущается не только дешёвка формы, но и фальшь наполнения. Сладж — это образ жизни, но и здесь всё настолько же искусственно и нелепо — под маской реднека-отравителя скрывается типичный средний класс, о котором Лев Николаевич мог бы сказать так же, как о Леониде Андрееве: «По поводу Gortaigh я всегда вспоминаю один из рассказов Гинцбурга, как картавый мальчик рассказывал другому: “Я шой гуйять и вдъюг вижю войк... испугайся?., испугайся?” — Так и Gortaigh все спрашивает меня: “испугайся?” А я нисколько не испугался».
Отдельного упоминания заслуживает лирика. Тут у Gortaigh как в анекдоте — два путя. В первом он просто ворует чужие наработки, во втором же — предлагает авторский текст. «Victims and Martyrs», который и стал формальным поводом наконец-то расставить все точки над «Хиазмом», относится ко второму варианту. И судя по всему, автор очень гордится результатом своих сочинений. Например один трек выстроен не вокруг привычного дребезжания дисторшированной электроники, а посвящён манерной декламации косолапых виршей, в которых явно ощущается проблема, спосбная стать предметом зависти неудачливых любовников: автор долго не может кончить. Он нанизывает одни слова на другие, воздвигает из них конструкции без какого-либо смысла, ритма, рифмы и в принципе того, без чего стихотворение не может считаться поэзией. Такое испытывал пожалуй что каждый, кто пробовал себя на этом поприще в пылающем творчеством пубертате, когда подростку положено сочинять стихи, да пострашней и позлей. В какой-то момент вообще начинает закрадываться подозрение: а может просто автор таким образом пытается издавать аудиокниги, скрывая недостатки себя как чтеца под слоем псевдомузыки? Впрочем, нет — иначе бы зачем таскать лирику у более умелых авторов. Просто эго Вакима требует реализации во всех творческих ипостасях — не забываем, что иллюстратором также выступает он. Впрочем, вот здесь претензий меньше всего, хотя почерк проглядывает и на этом поприще — изображения проходят через грубую тёрку фильтров, превращаясь в искорёженное нечто.
И вот в этом весь Gortaigh — плохое он пытается прикрыть плохим. Но творчество — это не алгебра, здесь минус на минус не дают плюса. Если голос залить неприличным количеством фильтров и искажений, от этого он не превратится в экстрим-вокал, он так и останется обычной речью, записанной на плохой микрофон. Если недостаток фантазии прикрыть тегами лоу-фая и сырого сладжа, от этого каша из примитивно раскиданных сэмплов инструментов не станет музыкой. Если плод работы в секвенсоре пропустить через жернова компрессии и низкого битрейта — он не приобретёт гаражного шарма. Звук останется таким же плоским, как бы максимально не были выкручены низкие частоты. «Хиазм» останется «Хиазмом», как бы он ни хотел стать настоящей музыкой. |
|
|
| |
| | | |
| |
|
| |
просмотров: 8515 |
Булавкой детей мучает
Нечистый бес-палач.
Наполнены виденьями
Сны салемских девиц:
Является сам Сатана
И им велит пасть ниц.
Он ряжен лицами людей,
Он вяжет путами речей,
Он опьяняет душу ложью,
И травит сворою чертей.
Ломает тело детское
- игрушку Сатаны,
И проповедь отца святого
Для них как визг пилы.
Скажи, дитя!
Кто мучает тебя?!
Он ряжен лицами людей,
Он вяжет путами речей,
Он опьяняет душу ложью,
И травит сворою чертей!
И вот ползёт
Волной смердящей
По городу зловещий ропот:
Кто станет ведьмой настоящей?
Кто бродит по нечистым тропам?
Хватают каждого, пытая,
Кого укажет детский перст,
Кровью полна чаша рыданий,
И суд вершится, будто месть.
Девятнадцать раз
Ненасытную пасть
Разевал люк эшафота,
Так и не нажравшись всласть.
Ожерелья петля
Обвивает, лаская
Шеи пастора и паствы;
И молитва не спасает.
Как жертвоприношение
Сей Суд в защиту Бога.
Из виселиц заплетена
В священный Рай дорога.
Миазмы страха правят
В застенках палачами,
Ведь Дьявол здесь, а не в аду
- он вечно за плечами.
И пленники за гранью боли
В чертогах Рая себя видят,
В разбитых клетках тел сознанье
- Само себе освободитель.
Но разум смог свой трон вернуть,
Истерик пелена спадает:
Невинных девятнадцать тел
Вопящим ветром раскачает.
Штандарт позора. Гимн гниенью.
Черный язык не скажет слова,
Молитвы сила под сомненьем,
И Сатана ликует снова:
Он ряжен лицами людей,
Он вяжет путами речей,
Он опьяняет душу ложью,
И травит сворою чертей!
Вглядись: увенчаны рогами
И лжесвидетели, и судьи.
Щербатой салемской тюрьмой
Изжеваны десятки судеб,
Ее фундамент – боль и страх,
И пусть в веках давно истлели
Решетки, и замки, и двери,
И память скрыла все потери,
Но в дальней камере, в цепях,
Висит истерзанное тело…
Скажи, дитя!
Кто мучает тебя?!
«…поиграем, сестра?
Пусть охватит всех страх!»
Иглы детской игры
Пронзают взрослые сердца.
II
Рассвет в волнах своих купает
Дом, полный тайн и загадок;
В его утробе воцарился
Свинцово-алый беспорядок.
Повсюду кровь; следами пуль
Усеяны тела и стены.
Разум не сразу понимает всю
Фантасмагоричность этой сцены.
Дверь изнутри
Истерзана ногтями.
Багряный хаос. И в довесок
Присыпано землей в подвале
Еще одно тело - тело неизвестной.
Головоломкою ложится
На мраморный зеленый стол
Нагая бледная девица.
Разгадывать черед пришёл.
Скальпель анатома острее,
Чем бритва дряхлого Оккама.
Раскрой секреты нам скорее,
Исполненная тайны дама!
Кожа твоя бледна, но кровь
Потоком хлещет из разрезов.
Глаза покрыты пеленой
И грубо твой язык отрезан.
Талия твоя слишком тонка,
Как будто сдавлена корсетом.
Трупная муха, твои уста покинув,
В ловушке дохнет вспышкой света.
Торф под ногтями, в волосах,
Северо-восточных болот отродье.
Жестоко сломаны запястья,
И лодыжки осколками раздроблены.
Легкие сожжены, истерзано сердце рубцами,
Но как будто некой аномальной властью
Кожа, что покрывает бойню эту, - идеальна.
Слышно, как снаружи разрастается ненастье.
Цветок дурмана в легких,
Ткани лоскут в желудке,
Что пережить пришлось ей
Перед гибелью столь жуткой?
Исписана узорами
Изнанка ее кожи,
И символы на лоскуте
На них очень похожи.
Крепнет буря,
Под ударом исполинским
Содрогнулись стены.
Да объяснение такому есть ли?!
Фонарик освещает
Открытых камер зевы.
И все покойники исчезли.
Неподвижное тело девицы нарушает
Хрупкую устойчивость колонн чертогов разума.
Набрякшую тишину как бритвой разрезает
Звоном колокольчиков, что к пальцам мертвецов привязаны.
Лифт заблокирован, лестница завалена,
Шорохи шагов, хрипы, стоны, силуэты,
Твари, чьи глаза покрывает мертвенная пелена,
Ранят нас. И чей-то шепот нам раскроет все секреты.
Из чрева салемской темницы
По лестнице увечий лютых
Взошла к райским вратам девица,
Примерив мучениц венец.
Но тела плен разбить не в силах,
Низвергнута была, покуда
Отмщенья чашу не избудет
И не простит всех наконец.
Под холстом нашей кожи проступает сеть узоров,
И мы тонем в океане вечной и безбрежной боли.
Дева Салема корёжит наши души серым взором.
Возмездие в страдании – такая ее воля.
И мучиться мы будем в ледяных кострах,
Начала нет и нет конца у этих пыток круга.
К исходу ночи псы ее цепные: боль и страх
Заставят нас самих из жалости убить друг друга.
Рассвет в волнах своих купает
Дом, полный тайн и загадок;
В его утробе воцарился
Свинцово-алый беспорядок.
На мраморном столе записка,
Кровью написаны слова:
«Причину смерти мы не сыщем,
Ибо она еще жива…».
III.1
Память – пыльная книга
С замкОм на обложке:
Часть страниц ее вырвана,
А часть заляпана
Застарелыми пятнами
Крови. Написана
Она пером домыслов
Чернилами-ложью.
***
Обочиной дороги
Бредёт в полусознаньи
Измученная девочка,
Сумевшая сбежать.
Откуда, от кого же,
Сказать она не может.
Не может, или просто
Не хочет вспоминать.
(Скажи, дитя,
Кто мучил так тебя?)
Во тьме тебя держали,
Увечили, пытали,
И вместе с другой жертвой
Вы делили чашу боли.
И вот, хоть ты на воле,
Простишь себя едва ли:
Ты бросила ее одну,
Ну а сама – сбежала.
Пятнадцать лет минуло,
Но страх не оставляет,
Ты слышишь постоянно
Брошенной жертвы плач,
И призрак изувеченный,
Страхом твоим питаясь,
Тебя карает, лишь тобою
Видимый палач.
Но палачи реальные
- они куда страшнее,
Их лица память смыла,
Они – почти что ложь.
И в поисках проводишь
Ты месяцы и годы,
Не зная, что ты ищешь,
Боясь, что ты найдешь.
Но вот, как быть и должно,
Страх сам тебя находит,
И смотрят лица палачей,
С улыбкою в тебя.
На полосе газетной,
На черно-белом фото
Отец и мать, и дети,
Счастливая семья.
Пинком сшибает двери
Память, с цепи срываясь,
Ты узнаешь их адрес,
И мчишься к ним домой.
Надеешься безумно,
Что вырвешь этим зубы
У призрака той жертвы,
Что брошена тобой.
И семенами дроби
Ты смерть повсюду сеешь,
Измученный ребенок,
Бегущий от себя.
Цветы алых лохмотьев
На лицах распустились.
Отец, и мать, и дети.
Казненная семья.
И ты стоишь над ними,
И ты дышать боишься.
Ушла? Или осталась
С тобою твоя боль?
Звучит в тиши твой выдох…
Но вот же она, вот же!
И снова тебя мучит,
И снова тебя бьет!
И режет тебя бритвой,
И бьет тебя об стену,
Никто ее не видит,
Никто, кроме тебя!
Вогнав патрон последний,
Стреляет себе в сердце
Измученный ребенок,
Сбежавший от себя.
III.2
«И вот, сама пришла ты
Во тьму моих владений,
Ту тьму, что пропитала
Подруги твоей душу.
Ту тьму, что посылала
Ей хоровод видений,
Тьму, что за каплей капля
Столп разума разрушит.
Вот и она сточилась
Бруском в станке мучений,
Пустою древесиной
Без нутра,
Без сердцевины.
Лишь жертва у подножья,
Что связана собой же,
Сопротивляясь, бьется
В агонии пустой.
Познать ей не под силу,
Какой алтарь пред нею.
А что же мученик? Он сам
На тот алтарь взойдет.
Сам над собой восстанет,
И страх, и боль поборет.
Сверкает он алмазом
В изломанной короне.
Из крови, что рыдала,
Из плоти, что страдала,
Ваяли мы творение,
Что б мучеником стало.
Ваяли по лекалам
Салемских документов,
Но, сколько не пытались,
- плодились только жертвы.
Нет, жертвам не даются
Ключи от райских врат.
Их удержать способна
Лишь мучениц рука.
Мученик – совершенен.
Жертвы – иное дело.
Все жертвы бесполезны:
Безумие – удел их.
Но ты, я в это верю,
Ключи эти удержишь,
Пускай от крови скользкими
Твои будут ладони.
И дверь эту запретную
Для нас ты приоткроешь.
Я верю, ты поведаешь,
Что ждет нас за порогом…»
***
«Сегодня, в этих стенах
Свершилось то, что ждали
Вы долгими годами:
В страданьях родилась
Та, что покровы тела,
Отбросив, испытала
Мучения экстаз.
Да будет чтима она вами!
Не первой она стала,
Что взглянула за пределы
Доступного нам мира,
Живою оставаясь,
Но первою поведала
О том, что там узрела,
Мадемуазели, и она
Разделит с вами радость!
Ее я призову, сейчас
Она в своих покоях».
Глашатай, поклонившись,
Идёт за Госпожою.
И замерев пред дверью,
Сквернить не смеет стуком
Восторг той, кто узнала,
Что за чертою Смерти будет.
Дрожащими губами
Слуга ей верный шепчет:
«Мадемуазель, молю Вас,
Откройте, что нас ждет?»
И за закрытой дверью,
Омоет свои руки
Водою покрасневшей,
Хозяйка чужих судеб.
Вздыхает она тяжко,
Свою судьбу увидев,
И, молвив: «сомневайтесь…»,
Стреляет себе в рот.