В эту ночь стоял Сэм на самом верхнем балконе дворца Ратри. Струи дождя, словно ледяные гвозди, протыкали насквозь ветер и рушились сверху на него. А на левой его руке светилось изумрудным сиянием железное кольцо.
Падали, падали и падали с небес молнии – и оставались.
Он поднял руку, и загрохотал гром, загрохотал предсмертным ревом всех драконов, что обитали, быть может, где то, когда то…
Ночь отступила, ибо стояли перед Дворцом Камы в ту ночь огненные элементали.
Поднял Сэм обе руки, и как один поднялись они в воздух и закачались высоко в ночном небе.
Он сделал знак, и пронеслись они над Хайпуром с одного конца города на другой.
И закружили по кругу.
Затем разлетелись во все стороны и заплясали среди грозы.
Он опустил руки.
Они вернулись и вновь вытянулись перед ним.
Он не шевелился. Он ждал.
Сотню раз ударило сердце, и из темноты пришел к нему голос:

– Кто ты, дерзнувший командовать рабами ракшасов?
– Позови ко мне Тараку, – сказал в ответ Сэм.
– Я не подчиняюсь приказам смертных.
– Тогда взгляни на пламя истинного моего существа, пока я не приковал тебя к вон тому флагштоку – до скончания его века.
– Бич! Ты жив!
– Позови ко мне Тараку, – повторил он.
– Да, Сиддхартха. Будет исполнено.

Сэм хлопнул в ладоши, и элементали взмыли в небо, и снова темна была ночь над ним.

Приняв человеческое обличье, Владыка Адова Колодезя вошел в комнату, где в одиночестве сидел Сэм.

– В последний раз я, видел тебя в день Великой Битвы, – заявил он. – Потом услышал, что они нашли способ тебя уничтожить.
– Как видишь, не нашли.
– Как ты вернулся в мир?
– Господин Яма отозвал меня назад – ты знаешь, Красный.
– Велика действительно его сила.
– Ее, по крайней мере, хватило. Ну а как нынче дела у ракшасов?
– Хорошо. Мы продолжаем твою борьбу.
– В самом деле? А каким образом?
– Мы помогаем твоему былому союзнику – Черному, Владыке Ниррити – в его войне против богов.
– Я так и подозревал. Поэтому то я и решил с тобой встретиться.
– Ты хочешь соединиться с ним?
– Я все это тщательно продумал и, вопреки протестам и возражениям моих товарищей, я и в самом деле хочу с ним объединиться – при условии, что он заключит с нами соглашение. Я хочу, чтобы ты отнес ему мое послание.
– Что за послание, Сиддхартха?
– Гласящее, что локапалы – сиречь Яма, Кришна, Кубера и я – выступят вместе с ним на борьбу с богами, выступят во всеоружии, со всеми своими силами, машинами и помощниками, если откажется он от преследования исповедующих буддизм и индуизм – в этой форме, в какой сложились они в мире, – с целью обращения их в свою секту; и кроме того, если не будет он подавлять в отличие от богов акселеризм, коли будет победа на нашей стороне. Погляди на пламя его существа, когда даст он свой ответ, и сообщи мне, правду ли он сказал.
– Ты думаешь, он согласится на это, Сэм?
– Да. Он знает, что как только боги сойдут со сцены и перестанут насаждать индуизм, за ним последуют новообращенные, он мог убедиться в этом на моем буддистском примере – и это при ожесточенном противодействии богов. Ну а свой путь, свое учение считает он единственно верным, судьбоносным, и верит, что оно победит любое другое. Вот почему я думаю, что он согласится на честное соперничество. Передай ему мое послание и принеси мне его ответ. Хорошо?

Тарака заколебался. Лицо и левая рука его частично испарились.

– Сэм…
– Что?
– Какой же путь – истинный?
– Гм? Вот что ты у меня спрашиваешь? Откуда мне знать?
– Смертные зовут тебя Буддой.
– Только потому, что они обременены языком и неведением.
– Нет. Я смотрел на твое пламя и зову тебя Князем Света. Ты обуздываешь их, как обуздывал нас, ты выпускаешь их на волю, как выпустил нас. Тебе дана была власть дать им веру. Ты – тот, кем себя провозглашал.
– Я лгал. Сам я никогда в это не верил – да и сейчас не верю. Я мог бы точно так же выбрать другой путь. Например религию Ниррити, только распятие болезненно. Я мог выбрать то, что называется исламом, но я знал, как ловко смешивается он с индуизмом. Мой выбор основывался на выкладках, а не на вдохновении, и я – ничто.
– Ты – Князь Света.
– Отправляйся же с моим посланием. На темы религии мы сможем поспорить позднее.
– Локапалы, ты – говоришь, это Яма, Кришна, Кубера и ты сам?
– Да.
– Значит, он и в самом деле жив. Скажи мне, Сэм, до того, как я уйду… можешь ли ты победить в бою Господина Яму?
– Не знаю. Хотя – вряд ли. Не думаю, чтобы кто нибудь мог.
– Ну а он может победить тебя?
– Вероятно – в честном поединке. Когда бы мы ни встречались в прошлом как враги, мне либо везло, либо удавалось его провести. В последнее время я фехтовал с ним, и тут ему нет равных. Уж слишком он ушл во всем, что касается разрушения и уничтожения.
– Ясно, – сказал Тарака, и его правая рука, прихватив с собой добрую половину грудной клетки, уплыла прочь. – Ну хорошо, спокойной тебе, Сиддхартха, ночи. Я ухожу с твоим посланием.
– Благодарю и – спокойной ночи и тебе.

Клуб дыма, струйка – и Тарака растворился в грозе.

Высоко над миром смерч – это Тарака.
Пусть гроза бушует вокруг него, нет ему дела до ее слепой ярости.
Грохотал гром, разверзлись хляби небесные, утонул во мраке Мост Богов.
Но все это его не беспокоило.
Ибо он – Тарака, вожак ракшасов, Владыка Адова Колодезя…
И он был могущественнейшим существом на свете, если не считать Бича.
А теперь Бич объявил ему, что и он не самый могущественный… и что опять они будут биться заодно.
Как высокомерно держался он со своею Силой и в своем Красном! В тот день… более полувека назад. У Ведры.
Уничтожить Яму-Дхарму, победить Смерть… это бы доказало превосходство Тараки над всеми…
А доказать это важнее, чем победить богов, которые все равно когда нибудь уйдут из мира, ибо они не ракшасы.
Стало быть, послание Бича Ниррити – на которое, как сказал Сэм, Черный согласится, – поведано будет только грозе, а Тарака, глядя на ее огонь, увидит, что она не лжет. Ибо гроза никогда не лжет… и всегда говорит - "Нет"!

Арам уселся за длинный стол в рефектории напротив нескольких буддистских монахов. Некоторое время он поговорил с ними, обсуждая доктрину и практику, касту и вероучение, погоду и текущие дела.

– Кажется странным, – сказал он чуть погодя, – что ваш орден проник так далеко на юг и на запад.
– Мы – странствующий орден, – откликнулся монах, к которому он обратился.
– Мы следуем ветру. Мы следуем своему сердцу.
– В земли, где проржавела почва, в сезон гроз? Может, где то здесь имело место какое то откровение, которое могло бы расширить мои представления о мире, узнай я о нем?
– Все мироздание – сплошное откровение, – сказал монах. – Все меняется – и в то же время остается. День следует за ночью… каждый день – иной, но все же – это день. Почти все в мире – иллюзия, однако формы этой иллюзии следуют образцам, составляющим часть божественной реальности.
– Да да, – вмешался Арам. – В путях иллюзии и реальности я многоопытен, но спрашивал то я о том, не появлялось ли в округе новых учителей, не возвращался ли кто из старых или, быть может, имела место божественная манифестация, которая могла бы помочь пробуждению моей души.

С этими словами нищий смахнул со стола красного, размером с ноготь большого пальца жука, который ползал рядом с ним, и занес над ним сандалию, чтобы его раздавить.

– Молю, брат, не причиняй ему вреда, – вмешался монах.
– Но их всюду множество, а Властелины Кармы утверждают, что, во первых, человек не может вернуться в мир насекомым, а во вторых, убийство насекомого не отягчает личной кармы.
– Тем не менее, – объяснил монах, – поскольку вся жизнь едина, в этом монастыре принято следовать доктрине ахимсы и воздерживаться от прерывания любого ее проявления.
– Но ведь, – возразил Арам, – Патанджали утверждает, что правит намерение, а не деяние. Следовательно, если я убил скорее с любовью, чем с ненавистью, то я словно бы и не убивал. Признаю, что в данном случае все не так и, без сомнения, налицо злой умысел; стало быть, груз вины падет на меня, убью я или нет, – из за наличия намерения. Итак, я мог бы раздавить его и не стать ничуть хуже – в соответствии с принципом ахимсы. Но поскольку я здесь гость, я конечно же уважу местные обычаи и не совершу подобного поступка.

И он отодвинул от жука свою ногу: тот не сдвинулся с места, лишь чуть пошевеливая красными своими усиками.

– Воистину, вот настоящий ученый, – сказал монах ордена Ратри.

Арам улыбнулся.

– Благодарю тебя, но ты неправ, – заявил он. – Я лишь смиренный искатель истины, и при случае мне, бывало, выпадала удача прислушиваться к умным речам. Если бы мне везло так и в дальнейшем! Если бы неподалеку оказался какой нибудь замечательный учитель или ученый, по раскаленным углям пошел бы я к нему, чтобы сесть у его ног и выслушать его слова или последовать его примеру. Если…

И он вдруг прервался, ибо все вокруг уставились на дверь у него за спиной. Не оглядываясь, он молниеносно раздавил жука, что замер около его руки. Две крохотные проволочки проткнули сломанный хитин его спинки, наружу проступила грань крошечного кристаллика.
Тогда Арам обернулся, и его зеленый глаз, скользнув вдоль рядов сидевших между ним и дверью монахов, уставился прямо на Яму; тот был облачен во все алое – галифе, сапоги, рубаха, кушак, плащ и перчатки; голову венчал кроваво красный тюрбан.

– «Если»? – сказал Яма. – Ты сказал «если»? Если бы какому либо мудрецу или же божественной аватаре случилось оказаться поблизости, ты бы хотел с ним познакомиться? Так ли ты сказал, чужак?
Нищий поднялся из за стола и поклонился.
– Я – Арам, – заявил он, – странник и спутник – каждому, кто ищет просветления.
Яма не поклонился в ответ.
– Зачем же ты перевернул собственное имя, Владыка Иллюзий, когда лучше любого герольда оповещают о тебе твои слова и деяния?

Нищий пожал плечами.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь. Но губы его опять искривила усмешка.
– Я тот, кто домогается Пути и Права, – добавил он.
– Мне в это трудно поверить, ведь на моей памяти ты предаешь уже тысячи лет.
– Ты говоришь об отпущенных богам сроках.
– Увы, ты прав. Ты грубо ошибся, Мара.
– В чем же?
– Тебе кажется, что дозволено будет тебе уйти отсюда живым.
– Ну конечно, я предвижу, что так оно и будет.
– Не учитывая многочисленные несчастные случаи, которые могут обрушиться в этом диком краю на одинокого путника.
– Уже много лет путешествую я в одиночку. И несчастные случаи всегда были уделом других.
– Ты, наверное, считаешь, что даже если тело твое будет здесь уничтожено, твой атман перенесется прочь, в где то заранее заготовленное другое тело. Уверен, кто нибудь уже разобрался в моих заметках, и этот фокус стал для вас возможным.
Брови нищего чуть нахмурились и сдвинулись на долю дюйма теснее и ниже.
– Тебе невдомек, что сокрытые в этом здании силы делают такой перенос невозможным.
Нищий вышел на середину комнаты.
– Яма, – воззвал он, – ты безумец, коли собираешься сравнивать свои ничтожные после падения силы с мощью Сновидца.
– Может и так, Повелитель Мара, – ответил Яма, – но слишком уж долго я дожидался этой возможности, чтобы откладывать ее на потом. Помнишь мое обещание в Дезирате? Если ты хочешь продлить цепь своих перерождений, у тебя нет другого выхода, тебе придется пройти через эту, единственную здесь дверь, которую я преграждаю. Ничто за пределами этой комнаты не в силах тебе ныне помочь.

И тогда Мара поднял вверх руки, и родилось пламя.
Все пылало. Языки пламени жадно лизали каменные стены, деревянные столы, рясы монахов. Волны дыма пробегали по комнате. Яма стоял в центре пожарища и не шевелился.

– Неужели ты не способен на большее? – спросил он. – Твое пламя повсюду, но ничто не сгорает.

Мара хлопнул в ладоши, и пламя исчезло.
Вместо него возник гигантский коброид. Его голова раскачивалась вдвое выше самого рослого из монахов, серебристый капюшон раздувался; изогнувшись в виде огромного S, он готовился к смертельному выпаду.
Яма не обратил на него никакого внимания, его сумрачный взгляд, зондируя, словно жало ядовитого насекомого, буравил единственный глаз Мары.
Коброид поблек и рассеялся, так и не завершив своего броска. Яма шагнул вперед.
Мара отступил на шаг.
Они замерли так, и сердца их бились – раз, другой, третий, – прежде чем Яма сделал еще два шага вперед, и Мара опять отступил. На лбу у обоих сверкали капельки пота.
Нищий явно подрос, волосы его стали заметно гуще; тело окрепло, а плечи раздались вширь. Движения его обрели некую грацию, которой ранее конечно же не было и в помине.
Он отступил еще на шаг.

– Да, Мара, перед тобой бог смерти, – процедил Яма сквозь крепко сжатые зубы. – Павший я или нет, в глазах моих – реальная смерть. И тебе придется встретить мой взгляд. За спиной у тебя стена, и дальше пятиться будет некуда. Смотри, силы уже начинают покидать твои члены. Холодеют твои руки и ноги.
Зарычав, Мара оскалился. Загривок его толщиной поспорил бы с бычьим. Бицепсы напоминали бедра взрослого мужчины. Грудь – как наполненная силой бочка, ноги попирали пол, словно стволы платанов в лесу.
– Холодеют? – переспросил он, вытягивая вперед руки. – Этими руками, Яма, я могу переломить пополам гиганта. Ты же всего навсего изношенный бог падали, не так ли? Твой сердитый взгляд исподлобья способен исторгнуть душу у старца или калеки. Ты можешь заморозить глазами бессловесных животных или людишек низших каст. Я настолько же выше тебя, насколько звезды в небе выше океанских бездн.
Руки Ямы в алых перчатках, словно две кобры, обрушились ему на шею.
– Так отведай же той силы, над которой ты насмехаешься, Сновидец. С виду ты переполнен силой. Так используй же ее! Победи меня не словами!
Руки Ямы начали сжиматься у него на горле, и лицо Мары, его щеки и лоб зацвели алыми пятнами. Глаз, казалось, вот вот выкатится из своей орбиты, его зеленый лучик судорожно обшаривал окоем в поисках спасения.

Мара упал на колени.

– Остановись, Бог Яма! – с трудом выдохнул он. – Не убьешь же ты себя?

Он менялся. Черты его лица заколебались и потекли, будто он лежал под покровом бегущих вод.
Яма посмотрел вниз на свое собственное лицо и увидел, как его руки вцепились ему в запястья.

– Вместе с тем, как покидает тебя жизнь, Мара, растет твое отчаяние. Не настолько уж Яма ребенок, чтобы побояться разбить зеркало, которым ты стал. Пробуй, что у тебя там еще осталось, или умри как человек, все равно именно это и ждет тебя в конце.

Но еще раз заструилась над Марой вода, и еще раз изменился он.
И на сей раз заколебался Яма, прервался вдруг его напор.
По его алым перчаткам разметались ее бронзовые кудри. Бледно серые глаза жалобно молили его. На шее у нее висело ожерелье из выточенных из слоновой кости черепов, своей мертвенной бледностью они почти не отличались от ее плоти. Сари ее было цвета крови. Руки почти ласкали его запястья.

– Богиня! – шепнул он.
– Ты же не убьешь Кали?.. Дургу?.. – едва выдавила она в удушьи.
– Опять не то, Мара, – прошептал он. – Разве ты не знал, что каждый убивает то, что любил? – И руки его сомкнулись, и раздался хруст ломаемых костей.
– Десятикратно будешь ты осужден, – сказал Яма, зажмурив глаза. – Не будет тебе возрождения.

И он разжал руки.
Высокий, благородного сложения человек распростерся на полу у его ног, склонив голову на правое плечо.
Глаз его навсегда сомкнулся.
Яма перевернул ногой лежащее тело.

– Возведите погребальный костер, – сказал он монахам, не поворачиваясь к ним, – и сожгите тело. Не опускайте ни одного ритуала. Сегодня умер один из величайших.

И тогда отвел он глаза от деяния рук своих, резко повернулся и вышел из комнаты.